Уважаемые архитектурные ценители, пишет вам прямо из будки управления потомственный работник боевого экскаватора со стажем работы 30 литров, то есть лет. Спешу выразить вам свою солидарность в деле борьбы с планом застройки нашего любимого города нашим сильно и во многие места любимым мэром. Я прекрасно понимаю, что нынешние здания напоминают всей прогрессивной общественности то, что палеонтологи в рамках своей терминологии именуют окаменевшим дерьмом мамонта. Знаю я также, что строить небоскребы на детских площадках, детские площадки посередине 12-полосного шоссе, а 12-полосное шоссе на центральной аллее торгового центра может либо очень глупый, либо очень умный, но засланный к нам из Америки человек.

Но не понимаю я другого: борясь против этого демона во плоти, что же вы при этом защищаете? «Опять снесли особняк» — говорят мне. Я бьюсь в историофильской истерике и с ужасом иду смотреть, чего же на сей раз, потворствуя своим извращенным вкусам, без наркоза ампутировали у мировой архитектуры не далее как в прошлый вторник. Смотрю исторические теперь уже фотографии, а вижу там не особняк, а груду кирпичей с бетоном, которую по общей бедности и недосмотру кто-то обозвал зданием. Да при том не каким-то там зданием, а особняком купца. Хоть бы раз у нас снесли дом с филигранной лепниной, коваными балконами или каминными трубами работы Фаберже. Было бы хоть за что, взявшись за руки, постоять супротив родины, с гитарой да фляжкой посидеть на баррикадах, в госпитале с черепно-мозговой с месяц полежать. Но нет, подлые власти такие дома не сносят, а бьют они, твари, по самому больному: по дому, куда захаживал Пушкин, по уборной, куда, будучи в физическом смущении, с оказией забегал Бродский. А ведь нет для истинных ценителей русских классиков большей награды, чем оказаться в комнате, где хоть и не осталось от следов Пушкина даже пыли, но витает незримый дух его. И куда ценнее это, куда выше даже, чем все творения его, хоть если и знают из его творений лишь Онегина да Анчар, да добровольное признание в опаивании собственной няньки. Не это ведь главное, главное — это память.

Но и не та память важна, что в музеях за сотней дверей и замков пылиться, не в письмах близких она и не в словах. Слова лишь прах и пепел, но вот здания — их надо оберегать. Пусть и дальше в наших музеях инфаркт получить будет проще, чем знания, пусть и дальше работники музейные будут напоминать сорвавшихся с цепи Церберов, но здания мы сохраним! Ибо лишь темные предки наши по дремучести и необразованности своей смели рушить старое и изобретать новое, и ошибаться, и учиться, и изобретать для мыслей своих новые формы, и возводить на обломках прошлого свои дворцы в стиле барокко и готические храмы, и купола, и статуи королей своих. Только они, поправ историю, на руинах мечети строили храм стократ краше, а после на руинах храма возводили мечеть еще выше прежнего. Но мы так не поступим! Мы, кто теперь любуется всеми этими дворцами и храмами, не расчистим обломки, не посмеем признать ошибкой ни одно из творений прошлого, а все соберем и сохраним, не придумав ничего нового, не совершив ни одной ошибки, ибо откуда взяться ошибкам, если нет ничего и никого. И узрят потомки наших потомков все, что было до нас и многое, что было до тех, кто был до нас, но не узнают ничего о нас самих, ибо недостойны мы сего. Не так ли?